для своих лет, низко поклонился.
– Выслушай, батюшка-государь, прими исповедь! – смело и нагло сказал человечишка.
– Что за человек? Кто таков будешь? Откель? – уточнил «Император» удивлённо.
– Да это Хлопуша, ваше величество. Самый бедный человек в округе. Знаю я его хорошо. В одной тюрьме сидел с ним. В Оренбурге. Было времечко. Каторжный, рваный тюремными палачами. Пострадал от несправедливости. Сам с Бердской слободы, – ответил за Хлопушу Максим Шигаев.
– Зачем здесь? Кто направил? Или в войско пришёл, послужить мне? – уточнил «Император».
Хлопуша почесал немытый, грязный затылок и начал весело рассказывать: «Всё просто, ваше Величество. Призвал меня губернатор, Оренбургский, и говорит: «Не желаешь ли ты, каторжанин и пропащий человек, оправдание заработать? Тебе шестьдесят годков, одной ногой в могиле уже. Семью имеешь, ребёнка. Так и сгниёшь в остроге, без света и покоя. Предлагаю заработать прощение грехов своих. Хочу послать тебя на службу, в толпы бунтовщиков с государственным заданием. Выполнишь, моё генеральское слово, будешь прощён и помилован. А если ещё умудришься порох у неприятеля поджечь, пушки испортить или главного бунтовщика Пугачёва убить, то и денег заработаешь. Желаешь ли, спросил он меня?».
– А ты что? – хмурясь, уточнил «Император».
Я ему отвечаю: «Желаю, отчего не послужить за прощенье. Тем более за деньги. А что сделать нужно?»
Он мне говорит: «Возьми четыре моих указа и следуй в толпу Пугачёва. Один отдашь Яицким казакам. Второй Илецким. Третий Оренбургским. Четвёртый самому Пугачёву. При встрече с казаками расскажи им, что Пугачёв, этот человечишка, не истинный государь, а самозванец. Порох сожги, лошадей потрави и убей или порань Пугачёва. Тогда и прощенье тебе, и деньги будут».
Я ему отвечаю: «Согласен, давайте указы. Отпускайте меня, всё выполню в лучшем виде. Послужу вашей милости. Спасу оренбургский народец, себя не пожалею. Верьте мне, как себе. В тюрьмах и на каторгах исправился я, стал правильным, честным и праведным. Обязательно пушки испорчу, коней потравлю и другие подвиги совершу! Дайте только возможность показать свою натуру!».
Хлопуша сделал паузу. Глаза его загорелись лукавством и озорством. Пугачёв внимательно слушая каторжного сердито насупился. На его лице отразился гнев. Казаки, охраны «Императора», начали тихо роптать. Кто-то взялся за сабли.
– Что далее, не томи душу Хлопуша. Докладывай Императору побыстрее, а то повесит, устав слушать твою сказку. Да не наглей, а то перестараешься! – улыбаясь, подбодрил каторжного Максим Шигаев.
– Дальше было так. Дал он команду и меня из Оренбурга вывезли и выпустили в чистое поле. Начал я искать ваш стан. Встретил по дороге знакомого кузнеца из Берд. Он мне и подсказал, что стоите вы на самом берегу Сакмары. Что возле городка. Знаком для дороги в вашу сторону являются три виселицы с покойниками. Я и пошёл к Сакмарскому городку, увидел виселицы и нашёл вас. Вот они, эти указы, ваше высочество. Никому я их не показывал. Да и не собирался. Душа моя с вами. За праведное дело желаю голову сложить! Возьмите губернаторские записки, – с этими словами, Хлопуша достал из-за пазухи бумаги и передал Пугачёву, с поклоном.
– Ишь каков! Смел ты, лапотник! Язык твой, как помело. Когда-нибудь, за брехню твою, повесят тебя. А что тебе имя, Хлопуша, отец при рождении дал? – уточнил «Император», передав указы ближнему казаку из охраны.
На его лице отразилась лукавая улыбка.
– Нет, ваше высочество. Народ пожаловал. По отцу, я Соколов Афанасий Тимофеевич. Тверской я, крестьянин бывший. Только уж забыл я, как по отцу меня кличут. Всё больше к тюремному привык, к каторжному, – ответил, кланяясь каторжник.
– То-то и оно. А на Урале как говорят? Хлопуша – это пустомеля, врун, балагурный человечек. Посмотрим, может и ты таков. Может, заговорить меня решил? А потом дело своё чёрное исполнишь. Ну, расскажи, как раньше жил. Чем знаменит твоей жизни путь? Только не ври, всё одно узнаю. За враньё повешу, – сказал, ухмыльнувшись, Пугачёв, буравя пронзительными глазами незваного гостя.
– Да мало что хорошего в моей жизни. Хотя не жалею. Погулял вдоволь. Почти сорок пять лет с царями-императорами враждую. Не понимают они мыслей моей души. Правда ли, государь, послушать жизнь мою хочется?
– Говори, коль приказано! – строго прикрикнул один из ближних атаманов.
– Тогда слушайте, ваше высочество. Расскажу, как всё было:
«Жизнь я начал в вотчине архиерея Митрофана, что в Тверских краях. До пятнадцати лет отцу да матери помогал по хозяйству. Потом по оброку в Москву меня отправили, извозом заниматься. Там я и сошёл с крестьянской дорожки. Нашли меня люди лихие и приучили к лёгким деньгам. Обучили, новые друзья-товарищи, грабить по ночам. Я пьяненьких бар, богатых да упитанных, к себе приглашал, в колясочку, потом куда надо и подвозил. Там друзья-товарищи удавочку на шейку купцу какому или другому богатею, и в воду. Всё, что было при нём, всё наше. Жили хорошо и сытно. Пьяненькие богатеи не заканчивались, одного удавим, другой подвернется. Охота долго продолжалась, нагулялись и наохотились вдоволь. Жаль, поймали со временем. Назвался я солдатиком, что бы на каторгу не идти. Бит был много, жестоко и сильно. После исправления такого, оправили меня в солдаты, дослуживать. Только я же не солдат, зачем мне служба. Я волю люблю. Сбежал я, спрятался в родных краях. Жил, где придётся вначале. Года три власти за нос водил. Забыли про меня. Потом, вроде бы к нормальной жизни вернулся. Да только не повезло мне. Лошадку решил выменять на пожитки, да обвинили меня в краже животины этой. Кнутом опять били и отправили в местные края на вечное житьё. Поселился в Бердской слободе. Женился на хорошей бабе, Анне Ивановне. Сына прижил. На всех заводах в округе работал, по найму. Да только, знамо же, что трудом счастливую жизнь не заработать. Графья да бароны, всякие вельможи и сами когда-то грабили. А теперь праведные. Решил и я потрудиться, как они. Опять по дорогам деньги начал собирать, у богатого люда. В пятьдесят четыре года от роду, поймали меня на очередном деле. Опять кнутом били. Но того зверства мало судебным показалось. Ноздри мне вырвали и клеймили лицо. Сделав это, судейские, направили меня сначала в Тобольск, потом в Омскую крепость, в каторгу. Оттудова бежал я. Но пойман был возле Сакмары казаками. Где меня опять били кнутом. А исходя из того, что всё, что можно, уже было вырвано давно, постановили оставить в остроге вечно на работы. С прошлого года сижу, с крысами тюремными милуюсь и дружу!».
– А чего бежал? Чего не хватало, в каторге? – спросил Пугачёв, улыбнувшись и поглаживая седеющую бороду.
– Так жена, любимая, у меня здесь, в Бердах, и сын родной. Десять лет пареньку малому будет. Как я без родимых сгину? Так бы не сбежал. А зачем? В остальном, в каторге, всё хорошо. Бьют вовремя, мордуют как положено. Нары имеются. Лохмотья с дырами, для воздуха, у каждого арестанта. Это для жизни в помощь. Если жрать не дают, так это же ради людей. А то вдруг затолстеет кто, из сидельцев, ненароком, двигаться перестанет. Кандалы таскать не сможет, – смело ответил каторжный старик.
– Балагур! Накормите его покуда. Письмена эти на столе оставите, до моего возвращения. А я пока в степь, на лошадях побегаю с молодыми казаками. Прибуду – призову к себе опять. Желаю поговорить с тобой. Интересная у тебя жизнь. А сейчас дела есть, – подвёл итог «Император».
После этого шепнув на ухо одному из казаков что-то тайное, направился к табуну коней, которые паслись недалеко от лагеря. Вслед ему раздался весёлый хохот казаков, которые продолжали слушать байки вечного сидельца Хлопуши.
Глава 5 Марьина Роща. Мастер Чан
С некоторых пор Евграф Михайлович увлекался китайскими боевыми искусствами. Вот и сейчас, Тулин направился к своему приятелю и учителю одновременно. В определённые дни он принимал уроки науки побед, над противником, без оружия. Уи, по-китайски. Таким словом назывались все боевые науки и искусства в этой далёкой